Если будет возможность, пожалуйста, посмотрите этот сайт с десктопа — опыт будет сильно отличаться <3
Сезон «Новые аксакалы»
Гульназ Галеева
Наши дети
Приятельница прислала мне фотографию с деревенского кладбища. На фото припорошенный снегом самодельный надмогильный памятник. На покрашенной в голубой цвет железной плите белой краской выведены ФИО умершего. Он полный тезка моего отца — это ее и удивило.
Я никогда не заходила на это кладбище, но я знаю, что там похоронен мой дядя, родной брат моего отца, который умер в возрасте 4−5 лет. Мой папа родился позже и ему дали имя его умершего брата. В то время, когда смерть детей была не редкостью, существовало поверье, что имя умершей сестры или брата поможет сохранить жизнь и здоровье следующих детей: смерть уже забрала ребенка с таким именем, следующего не тронет.
Я никогда не заходила на это кладбище, но я знаю, что там похоронен мой дядя, родной брат моего отца, который умер в возрасте 4−5 лет. Мой папа родился позже и ему дали имя его умершего брата. В то время, когда смерть детей была не редкостью, существовало поверье, что имя умершей сестры или брата поможет сохранить жизнь и здоровье следующих детей: смерть уже забрала ребенка с таким именем, следующего не тронет.
(Фото с выставки Алисы Горшениной)
Сезон «Новые аксакалы»
Исследование пространства семейной истории, сотканного из устных и письменных форм, с помощью интервью, письма, работы с архивами и других художественных методов с неочевидными траекториями.
Исследование пространства семейной истории, сотканного из устных и письменных форм, с помощью интервью, письма, работы с архивами и других художественных методов с неочевидными траекториями.
Я слышала, что моя бабушка со стороны матери, кажется, тоже потеряла ребенка. Я даже не знаю, как его или ее звали. Не знаю, успели ли ему дать имя?
В моем детстве о смерти детей наших бабушек вспоминали, как о чем-то привычном, не таком трагичном, как смерть взрослых родственников. Во время чтения аятов перечислялись имена наших умерших предков, но никогда не упоминались имена этих детей. Для меня эти смерти были сухим биографическим фактом из жизни бабушек: одна из них вырастила восьмерых детей, но родила девятерых, другая вырастила пятерых детей, но родила шестерых (или семерых?).
Я осознала, что смерть твоего ребенка не может быть сухим биографическим фактом в независимости от того, сколько ему было лет и какой он был по очередности, только когда сама родила дочь. А еще я поняла, что слышала о смерти этих детей от кого угодно, только не от своих бабушек. Помню, как они рассказывали о смерти своих родителей, помню, как бабушка рассказывала о смерти своей родной сестренки, умершей от ангины. Но только не о детях.
Была ли у них возможность выплакать это горе? Разрешили ли им в последний раз обнять своих детей? Чувствовали ли они вину, что не смогли уберечь их от болезней? Осталось ли у них что-нибудь от них на память? Было ли им с кем разделить эту память?
Я бы хотела обнять вас и поговорить с вами о всех наших детях. Но пока вы были рядом, я своим непониманием потворствовала замалчиванию вашего опыта. А сейчас вас нет. Мне хотелось бы верить, что вы там встретили ваших детей. Мне кажется, если Того места нет, то его надо было бы придумать — хотя бы для того, чтобы матери снова могли обнять своих детей.
В моем детстве о смерти детей наших бабушек вспоминали, как о чем-то привычном, не таком трагичном, как смерть взрослых родственников. Во время чтения аятов перечислялись имена наших умерших предков, но никогда не упоминались имена этих детей. Для меня эти смерти были сухим биографическим фактом из жизни бабушек: одна из них вырастила восьмерых детей, но родила девятерых, другая вырастила пятерых детей, но родила шестерых (или семерых?).
Я осознала, что смерть твоего ребенка не может быть сухим биографическим фактом в независимости от того, сколько ему было лет и какой он был по очередности, только когда сама родила дочь. А еще я поняла, что слышала о смерти этих детей от кого угодно, только не от своих бабушек. Помню, как они рассказывали о смерти своих родителей, помню, как бабушка рассказывала о смерти своей родной сестренки, умершей от ангины. Но только не о детях.
Была ли у них возможность выплакать это горе? Разрешили ли им в последний раз обнять своих детей? Чувствовали ли они вину, что не смогли уберечь их от болезней? Осталось ли у них что-нибудь от них на память? Было ли им с кем разделить эту память?
Я бы хотела обнять вас и поговорить с вами о всех наших детях. Но пока вы были рядом, я своим непониманием потворствовала замалчиванию вашего опыта. А сейчас вас нет. Мне хотелось бы верить, что вы там встретили ваших детей. Мне кажется, если Того места нет, то его надо было бы придумать — хотя бы для того, чтобы матери снова могли обнять своих детей.
